Прежде всего, начнем с самого главного — с поиска национальной идеи. Народ хочет не только хлеба и зрелищ, но и хоть какой-нибудь идеи жизни. И если со зрелищами дело обстоит по-разному, а с хлебом — ненадежно, то национальной идеи, которая сделает жизнь осмысленной, вовсе нет.

Была мечта коммунистическая. А потом — либерально-демократическая.

А теперь — дыра.

А в ней появилось какое-то, извините, евразийство.

Что это?

 

 

ПОИСК НАЦИОНАЛЬНОЙ ИДЕИ И ЕВРАЗИЙСТВО

Вахтанг Чкуасели

 

    Чувствуя своеобразную — не европейскую, а евро-азиатскую — суть России, А. С. Пушкин в своих исторических исследованиях когда-то воскликнул: «Поймите же и то, что Россия никогда ничего не имела общего с остальною Европою, что история ее требует другой мысли, другой формулы...». С Пушкина начинается интуитивный поиск русскими интеллектуалами национальной идеи, способной воплотить западные и восточные ценности.

 

РОССИЯ УЖЕ НЕ МОЖЕТ ОТКАЗАТЬСЯ ОТ ДВИЖЕНИЯ НА ВОСТОК

    Как идеология евразийство появилось и развилось в 20-х — 30-х годах в среде российской эмиграции в Европе. Оно опиралось на скопившееся в результате многовекового опыта контактов с Западом ощущение того, что мы — не Запад. Это чувство объединяет непримиримых врагов, будь то западники и славянофилы, либералы и державники или сегодня — демократы и патриоты…

    Для одних — это недостаток, который нужно любой ценой извести (азиатчина, страна рабов — вчера; «совковость», недемократичность — сегодня). Для других — основание для честолюбия (богоизбранность, Москва — третий Рим…)

    Причины различий евразийцы искали в истории России и в национальном составе государства, возводя истоки идеологии к Михаилу Магницкому — сыну создателя первой российской арифметики. Будучи историком, младший Магницкий, полемизируя в ХVIII веке с Николаем Карамзиным, писал о спасительном значении татарского «ига». По мнению Магницкого, «Золотая орда», отгородив Россию от Европы, способствовала сохранению чистоты православия — духовной основы русского народа. Евразиец А.С.Хомяков прямо утверждал, что монгольское завоевание было счастьем для России. Ф.М.Достоевский заявлял: «Россия уже не может отказаться от движения на восток».

МЫ ПРИМЕРНО ПОНИМАЕМ, КАКИЕ МЫ, И ЧЕТКО ЗНАЕМ, ЧТО НЕ ТАКИЕ, КАК ЗАПАД

    Крайне надоели отечественные многовековые заявления, что «мы — особенные», что «умом Россию не понять», и проч. Уже и плакали на эту тему, и смеялись: «Давно пора, … мать умом Россию понимать» (Юз Олешковский).

    Да есть ли что понимать?

    В том и дело, что есть. Осознание этого присуще всем впитавшим в себя культуру России. Поразительно, как созвучны мысли разделенных большим отрезком чрезвычайно насыщенного событиями времени, столь разных людей, как Александр Герцен и Иосиф Бродский. Они схожи, пожалуй, только в одном. Большую часть сознательной жизни и тот, и другой прожили на Западе, в эмиграции, Запад знали и любили. Герцен в своем открытом письме французскому мыслителю Жюлю Мишле, отвечая на критику России, писал, что Запад не может требовать любви от нее и ожидать, что русский народ сочтет моральным долгом стать частью западного мира. «Осудите ли вы подкидыша за неуважение к родителям? История Запада предлагает нам некоторые уроки, но не более того… Мы не считаем себя законными исполнителями вашего исторического завещания». (Интересно, что Мишле, первым на Западе, в середине XIX (!) века, призвал к объединению Европы для борьбы с коммунизмом, который несет Россия. Под коммунизмом он понимал присущий русскому народу «общинный менталитет»).

    Неоспоримым истоком евразийства является славянофильство, о чем не раз заявляли евразийцы, однако они считали, что славянофилы не учитывают существенный «азиатский» элемент в российской культуре. Вместе с тем, евразийцы были солидарны со славянофилами в утверждении самостоятельной ценности «русской национальной стихии», особой русской духовности.

    Евразийцы жестко критически оценивали культуру и духовный мир Запада и его влияние на Россию. Историк Антон Карташов, человек, известный в России начала ХХ века благородной своей религиозностью, говорил о «едином духовном фронте (Запада) от Ренессанса и гуманизма до демонического коммунизма». Гуманизм отвратил европейцев от Бога, и отдал во власть «человеческого, слишком человеческого».

    Евразийцы обосновывали принципиальную разницу идеи Бога и божьего промысла в России и в Европе. «На Востоке крепче верили в Христа-Спасителя, Христа-Искупителя; на Западе Христос являлся воображению прежде всего как грозный судия. Здесь больше боялись загробного возмездия, нежели веровали в прощение греха», — писал культуролог Петр Бицилли.

    Мы — не такие…

    Так, сопоставляя себя с миром вообще и с Западом в особенности, говорили в прошлом русские. А раз мы не такие, у нас должна быть своя философия жизни и своя национальная идея.

 

НЕОЕВРАЗИЙСТВО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ

    Неоевразийство сегодняшнего дня опирается не только на ощущение «особости» и историю России. Развитие науки расширило наше знание об обществе и человеке и многие наши различия с Западом, относимые ранее к области иррационального, стали более или менее для всех понятны:

    Территория России практически полностью — зона рискованного земледелия, где неурожайные годы — каждый третий. Если бы наши предки не выработали культуру солидарности (общинности, соборности — назовите как угодно) и патерналистской власти, то народы Евразии (русские, татары, мордва и т.д.) просто не выжили бы. На Западе угроза массового голода — чрезвычайная ситуация; у нас это — норма столетиями.

    Что означает, то что мы — не Европа и не Америка для нашей страны?

    Власть, контролируемая ультралибералами, ставит перед Россией задачу с милой непосредственностью Эдиты Пьехи — стань такой, как я хочу. Какой же «я хочу?» Как в Америке! В переводе на язык либералов-реформаторов это называется «стратегией догоняющего развития». Между тем, англичанин Арнольд Тойнби в своей работе «Постижение истории» давно и ясно показал, что тезис об унификации мира на базе западной экономической системы как якобы итоге единого и непрерывного процесса развития человеческой истории ведет к «грубейшим искажениям фактов и поразительному сужению исторического кругозора».

    Француз Клод Леви-Стросс, со своей стороны, отметил: «…Трудно представить себе, как одна цивилизация могла бы воспользоваться образом жизни другой, кроме как отказаться быть самой собою. На деле попытки такого переустройства могут повести лишь к двум результатам: дезорганизации и краху одной системы или — к оригинальному синтезу, который ведет, однако, к возникновению третьей системы, не сводимой к двум первым».

    При этом анализ работ известных и уважаемых мыслителей Запада (от Хосе Ортеги-и-Гассета до Кристофера Коукера) раскрывает, до какой степени опыт и культура Запада не универсальны. (Коукер в недавней книге «Сумерки Запада» прямо показал, почему Россия «никогда не станет частью западного политического сообщества, или, если на то пошло, западного мира»). Для сколько-нибудь объективного наблюдателя сегодня очевидно, что направление реформ, проводимых властью в России (стратегия догоняющего развития), — путь к развалу страны. Ясно — России необходим свой путь, основанный на синтезе традиций и культуры ее народов с требованиями времени.

    Что каждая цивилизация, каждая культура должна искать свой путь модернизации, давно знают на Западе. Знают и в Азии. Создатель суперсовременной экономики Сингапура Пи Куан Ю не раз публично и резко отвергал навязываемую западную культуру. Мохатхир Мохамад, премьер министр Малайзии, образцового «азиатского тигра», опубликовал не столь давно вместе с японским политиком С.Исихара книгу «Голос Азии» о неприемлемости западного цивилизационного проекта.

    Китай и Индия идут своими, особыми путями, и, в отличие от нас, это действительно дороги в будущее. Может быть, пора и нам вспомнить мудрость предков: «Нужно жить своим умом».

 

ПОПЫТКА В НЕОЕВРАЗИЙСТВЕ НАЙТИ НАЦИОНАЛЬНУЮ ИДЕЮ

    Поиски новой национальной идеи становятся в России конкретными. Несколько лет назад Борис Ельцин призвал интеллигенцию начать поиски новой национальной идеи и — ничего не получилось. Время тогда не подошло. Идея разрушения прошлого была вполне практической, а идея формирования и воплощения новой национальной идеи — умозрительной.

    Избрание Владимира Путина, помимо многих своих значений, имело то, что россиянами, которые думают о будущем страны, воспринималось, как знак окончания эпохи демонстративного разрушения старого общества. Второй год страна не знает революционных потрясений.

    Хочется верить, что наступает время созидания. Пора определиться с национальной идеей.

    Что мы строим? Открытое общество с демократическим государством и либеральной экономикой, то есть нечто похожее на североамериканскую модель? (Все 10 лет так называемых реформ нам внушалось именно это). Однако сегодня самим авторам либерального проекта — даже при минимальном внимании к реальной действительности — ясен крах их детища. Это очевидно, например, по высказываниям Анатолия Чубайса, Сергея Кириенко и Евгения Ясина, которые в новом тысячелетии то и дело стали соскальзывать на позиции, далекие от либеральных. Так, Ясин недавно заявил, что хотя он — сторонник демократии, но реформы при ней не пройдут. В таком случае он «выбирает реформы».

    Одним словом, демократия, во всяком случае либеральная, в России не приживается. Между тем российскую национальную идею нет необходимости придумывать. Нужная для ее формирования специфика России видна невооруженным глазом. При том, что особенности, о которых пойдет речь, встречаются во многих местах земного шара, их комплекс, пожалуй, в наиболее масштабном и отчетливом выражении характерен для России.

    Огромная роль исполнительной власти, ни на что за рубежом не похожий характер отечественного капитала, то, что субъекты Федерации имеют разный юридический и политический статус, неповторимость форм организации гражданского общества, своеобразное положение религии, особая роль и место в обществе силовых структур, характер межнациональных отношений, непопулярность среди населения России характерного для Запада воинствующего экономизма и секулярного антропоцентризма (термин Александра Солженицына)…Интегрируя эти черты как уникальный комплекс, хочу выразить убеждение в том, что есть идея, которая вбирает и отражает их все. Это — идея евразийства.

    Что мы — не вполне европейцы и не вполне азиаты, старая эта идея переживает в наши дни новое рождение. Неоевразийство развивается не только на страницах книг и журналов, но и в практике государственного строительства.

    И не потому, что в Кремле сидят убежденные неоевразийцы. Чего нет, того нет. Скорее напротив: ближайшее окружение Путина — то Герман Греф, то Андрей Илларионов, то Алексей Кудрин — постоянно грешат грубым либерализмом и тянут Президента в западническую ересь.

    Но дело в том, что «сопротивление материала» — не только конкретных лиц, но российской действительности в целом, вопреки либерализму, требует определенной логики поведения. И вот — это особенно очевидно во внешнеполитическом курсе страны — лидеры страны выходят шаг за шагом (правда, шаг вперед — два назад) к практическому евразийству. Во внутренней политике идет серьезная борьба между сторонниками либерализма и стихийными евразийцами (зачастую даже не отдающими отчет себе в том, что они — неоевразийцы.).

    Для того, чтобы сделать это движение необратимым, необходимо:

    — Целенаправленно обновить евразийство, интегрировать элементы концепции в идеологию.

    — Открыто признать евразийство находящейся в стадии становления государственной идеологией России.

    — Создать массовую политическую партию евразийской ориентации.

    — Добиться превращения этой партии в правящую.

    Ибо, так или иначе, неоевразийство является, быть может, наиболее адекватной сегодня реакцией на агрессивность атлантизма. Безмерное возвеличивание человеческой личности в ее борьбе за доллар, что характерно для западной цивилизации, должно быть уравновешено традиционным восточным коллективизмом (вспомним, например, Японию) и государственничеством.

    Теперь главное: основа евразийства — так называемая симфоническая (или соборная) личность. Вообще говоря, эти понятия не идентичны. Соборность, как говорил создатель термина Алексей Хомяков, это — «единство во множестве». Симфоничность — это внутренний порядок личности, который (вместе с внешней безопасностью, когда ее обеспечивает государство) способен создавать гармонию или, как говорил Августин Блаженный, «симфонию».

    Употребляемые евразийцами начала ХХ века как синонимичные, эти понятия на самом деле взаимодополнительны. Будучи помножены друг на друга, они дают формулу идеологии евразийства — личность есть единство во множестве .

    Высшая симфоническая личность в этой формуле — это христианская культура (по работам 20—30-х годов Льва Карсавина) или это государство (по последним, 1998 года, трудам Николая Алексеева). В государство (или в христианскую культуру) входят симфонические личности менее высокого ранга — вселенская церковь, народы, индивиды.

    В той мере, в какой государство обеспечивает внешнюю безопасность индивида, оно является соборной личностью наиболее высокого порядка. Государство — в идеале — должно напоминать симфонический оркестр, где каждый из нас исполняет свою партию, на своем инструменте, в своей партитуре, а у всех вместе звучит волшебная симфония. Это возможно при гениальной гармонической музыке, то есть гениальной идеологии, и — конгениальном дирижере ².

    Дело, стало быть, за таким дирижером и — за такой идеологией.

    Сегодня наш дирижер пока что не более чем пересаживает с места на место своих музыкантов. Музыка остается прежней. Идет подбор ансамбля и настройка инструментов.. Убежден, что — несмотря на прошлые разочарования — если первые звуки увертюры к новому произведению будут хороши, желание у большинства людей поддержать симфонию гарантировано.

    Подвижка общества к новой идеологии произойдет, если человек будет больше бояться поступить так, чтобы себя обесчестить, и — меньше опасаться того, кто может отнять материальные блага и саму жизнь. Иными словами, необходим переход от психологии материального благополучия к психологии служения божественному установлению и чести. Такая идеология была и остается в высшей степени характерной для восточных культур — в их абсолютном большинстве.

    Синтез с ней и назовем евразийством.